Сейчас, пока ещё достаточно гордости и амбиций, нет ничего
стыднее, чем заподозрить – а что, если я тебя люблю, а что, если я, как и все
остальные романтические уродцы, собираюсь испортить нашу удобную, радостную,
такую выверенную связь вот этим безобразным, мучительным, разрывающим рот
«люблю». Это лишь чуть менее стыдно, чем увидеть в ответ на чужом лице
«быстрое, странное, почти некрасивое выражение» разочарования и скуки – и ты
туда же, а, опять, вроде обо всём уже поговорили, мне казалось, у тебя эта блажь
давно прошла…
же текст – и раз за разом разбиваться об одного и того же человека, - ведь
главное между вами уже произошло, и ты уже богаче многих других, потому что
знаешь, в чей промерзший панельный подъезд, в чью бессмертную библиотеку,
придёшь однажды умирать.
Уже несколько дней я как сломанный музыкальный автомат:
нужно хорошенько ударить по крышке, чтобы песенка переключилась. А вообще,
публика жестока: ты идёшь вперёд, пишешь песни, а она непреклонно, единодушно
требует старого. Ей нет дела, устал ли ты это петь; забыл того, кому посвятил
строчки; грустно тебе или весело. Пой! Ведь мы не перешагнули те чувства. Хотим
ли подбросить дров в костёр или разворошить тлеющие угли. Твой затравленный
взгляд не трогает нас: мы упиваемся своей драмой.